Аврех А.Я.
Масоны и революция.
М.:
Политиздат, 1990. — 350 с.
Оглавление
Об авторе этой книги
От автора
Часть I. Источники и историки
Глава 1. Источники
Глава 2. «Диспозиция № 1» и «Диспозиция №2»
Глава 3. Масоны и дворцовый заговор
Глава 4. Масоны и образование Временного правительства
Часть II. Масоны и департамент полиции
Глава 5. Масоны выходят на связь
Глава 6. Жандармский подполковник ищет масонов
Глава 7. Коллежский асессор едет в Париж
Глава 8. Бег на месте. Финал
Заключение
Об авторе
этой книги
В последний год жизни автор этой книги Арон Яковлевич
Аврех, отчетливо сознавая, что силы его убывают, мечтал, в частности, о том,
чтобы дожить до выхода в свет двух своих книг: данной, предлагаемой вниманию
читателей, и книги о Столыпине. В кругу друзей он говорил: «Увидеть бы эти
книжки, подержать их в руках, а там и умирать можно». И он ничуть не кривил
душой, хотя, как и все нормальные люди, не спешил уйти на вечный покой. Но этим
своим двум книгам он придавал принципиальное значение, поскольку рассматривал
их как свой реальный вклад в долгожданную перестройку исторической науки и в
формирование исторического сознания здоровых сил советской общественности.
А.Я. Аврех (1915—1988) был честным и мужественным
человеком и ученым. Он принадлежал к тому поколению советских ученых-историков,
которое пришло в науку после Великой Отечественной войны. Участник войны, он
прошел ее, как говорится, от звонка до звонка, начав солдатом при обороне
Москвы и закончив ее гвардии капитаном в поверженной Германии. Был награжден
четырьмя боевыми орденами, но /3/ из-за присущей ему скромности об этом знали
лишь ближайшие друзья.
Первые послевоенные годы, когда Арон Яковлевич начинал
свою научную деятельность, были, как известно, особенно трудными для
исторической науки. В ней безраздельно господствовали догматические постулаты
«Краткого курса истории ВКП (б)», вульгарный социологизм и конъюнктурщина.
Попытки иных, кроме «общепринятых», подходов к истории решительно пресекались.
Историческую науку захлестнули проблемы социально-экономической (пожалуй,
больше экономической, чем социальной) истории, сюжеты же политической истории,
особенно истории «другой стороны» баррикад, были не в чести. И как бы наперекор
этой традиции А.Я. Аврех избрал в качестве объекта своих исследований политическую
историю дореволюционной России. Говоря же конкретнее, историю критического
периода ее истории — десятилетие между двумя русскими революциями (1905—1907
гг. и Февральской), логической развязкой и завершением которого явилась Великая
Октябрьская социалистическая революция.
В этом непростом для того времени выборе сказались
талант подлинного ученого и стремление видеть историю как историю людей, ее
творящих, а не как свод абстрактных закономерностей и социологических схем.
Тогда же он выработал собственные твердые научные и морально-этические
принципы, которым, несмотря на все «неудобства», следовал всю жизнь. Честность,
/4/ принципиальность, стремление к поиску истины, порядочность наряду с высоко
развитым чувством собственного достоинства человека и ученого — таковы
качества, свойственные А.Я. Авреху, качества, которыми и в наше время далеко не
каждый в нашей научной среде обладает. Конечно, А.Я. Аврех, как и все наше
поколение, отдал дань заблуждениям и иллюзиям того трудного времени, но от них
раз и навсегда избавился после XX съезда партии.
Посвятив свою научную деятельность изучению
политической истории предреволюционной России, А.Я. Аврех был в числе тех, кто
положил начало новому направлению в советской историографии — исследованию
политической надстройки (царизма) и ее эволюции в органической связи с
политикой либерально-буржуазных и реакционных помещичьих партий в 1907—1917 гг.
Несмотря на все объективные трудности (полная неразработанность проблемы) и
искусственно воздвигаемые преграды, он последовательно и систематически
исследовал историю третьеиюньской политической системы, родившейся в результате
поражения первой русской революции (завершившейся, как известно, третьеиюньским
государственным переворотом) и призванной, по замыслу ее творцов, укрепить
«историческую власть» — царское самодержавие путем проведения политической и
экономической модернизации общественного строя России на основе блока двух
господствующих /5/ классов — помещиков и буржуазии под эгидой царизма. В центре
его исследовательских интересов (а они были достаточно широки и хронологически,
простираясь вплоть до истории русского абсолютизма XVIII в.) неизменно
находились проблемы взаимоотношений российского парламента — Государственной
думы и представленных в ней политических партий, с одной стороны, и царизма
накануне и в годы первой мировой войны — с другой. Помимо большого цикла
статей, он посвятил исследованию этих проблем четыре монографии: «Царизм и
третьеиюньская система» (М., 1966), «Столыпин и Третья Дума» (М., 1968), «Царизм
и IV Дума. 1912—1914» (М., 1981), «Распад третьеиюньской системы» (М., 1985),
преемственно и логически связанных между собой общей концепцией и характером
изложения. В них он на громадном документальном материале, свидетельствах
творцов политики того времени и их оппонентов из рядов буржуазной оппозиции
показал, что и царизм, и буржуазно-либеральные партии, прежде всего кадеты
(официальное название — Партия народной свободы), оказались неспособными
реформистскими средствами решить исторические задачи, стоявшие перед Россией
(аграрный вопрос, создание буржуазно-парламентского строя и т.п.), и без
«революционных потрясений» вывести ее из тупика и отсталости. Октябрьская
революция предстает в трудах А.Я. Авреха как закономерная расплата за провал
этих реформистских потуг господствующих классов и /6/ правящих верхов
буржуазно-помещичьей России. Нет нужды подробно разъяснять ручное и
политическое значение и актуальность этих выводов.
В те годы, когда многие историки занимались
историческим пустозвонством и конъюнктурными поделками, обслуживая нужды
застойной политики, А.Я. Аврех вспахивал научную целину. Но такие подвижники науки,
ее истинные служители, с их верностью марксистскому принципу партийности, т. е.
исторической правды, не были нужны деятелям и делателям застоя. В числе
подвергнутых ими погрому вначале 70-х годов историков «нового направления» в
исторической науке, стремившихся к продолжению партийного курса XX съезда КПСС,
преодолению в ней сталинских постулатов, естественно, оказался и А.Я. Аврех.
Он, однако, не счел возможным каяться в мнимых ошибках и исправляться. Отсюда
всякого рода дискриминация (крупнейший специалист по отечественной истории XX
в., он, например, многие годы был «невыездным»), предвзятая критика его трудов,
получивших, к слову сказать, признание международных научных кругов. Без
преувеличения, публикация почти каждой его монографии не обходилась без
яростной борьбы с недобросовестными оппонентами и рецензентами.
Вот почему у А.Я. Авреха были, так сказать, и сугубо
личные основания горячо приветствовать начавшуюся в нашей стране с апреля
Широко распространено представление, что лишь писатели
в застойные времена писали впрок, для ящиков своего письменного стола, надеясь
на наступление лучших времен для публикации своих творений. Между тем это
делали и честные служители музы Клио.
Неожиданные сенсационные публикации о русских масонах
и о их чуть ли не решающей роли в Февральской революции побудили Арона
Яковлевича заняться основательным исследованием и этой проблемы.
В этой связи представляется необходимым кратко сказать
об исторической ситуации и историографическом фоне данной монографии А.Я.
Авреха.
Советская историография масонской проблемы
сравнительно невелика и молода. /8/ Однако в ней успели явственно
сформироваться вполне определенные концепции, сложившиеся как спонтанно, так и
главным образом под влиянием новейших западных публикаций о роли масонов в
современной политической жизни ряда европейских стран, а также и в истории
России последнего предреволюционного десятилетия. Суть одной из них — в
обосновании наличия в предреволюционной России разветвленной сети масонских лож
и крупной, если не решающей, роли их членов в событиях Февральской революции.
«Еще немного, еще чуть-чуть» — и мы получим законченную концепцию «масонского
заговора». Предполагаю, что на формирование этой концепции оказали влияние
разоблачения закулисной, но действительно крупной роли масонов в
общественно-политической жизни таких стран Западной Европы, как Италия, а также
запоздалые откровения эмигрантских мемуаристов о русских масонах в 1907—1917
гг.
Другая концепция, мы бы назвали ее традиционалистской,
не видит необходимости пересматривать наши прежние представления о реальных
политических силах России и ее деятелях той поры, их побудительных мотивах и
потому не склонна принимать во внимание масонскую проблематику как
заслуживающую какого-либо внимания историков.
Представители третьей исходят из того, что
политическую роль масонов нельзя сбрасывать со счетов в политической жизни
России кануна самой второй буржуазно-демократической /9/ революции, и заняты поисками
новых документальных источников, способных подкрепить их представления о
русском масонстве. Конечно, введение в научный оборот новых и достоверных
документальных материалов о масонах можно только приветствовать, и есть
основания надеяться, что они позволят расширить и углубить наши знания об их
деятельности. Поисками их занимался и автор этой книги.
А.Я. Аврех вообще был великим тружеником в науке, он
умел и любил трудиться. И в данном случае для написания книги он «пропахал» все
архивохранилища, в первую очередь архивы царской охранки, проштудировал
доступные ему документальные и мемуарные публикации. Строгая научность и
историцизм, т. е. следование исторической правде, были для него руководящим
принципом и в работе над этой книгой.
Пусть же читатель сам оцепит и содержательность книги
А.Я. Авреха, и истинное значение тех общественных сил и отдельных деятелей
предреволюционной России, которые были причастны к масонству./10/
Павел Волобуев
От автора
В 70-х гг. среди части литераторов и историков вдруг
вспыхнул острый интерес к русскому масонству начала XX в., 1907—1917 гг. Одна
за другой стали выходить статьи и книги, в которых на все лады расписывалось
могущество масонских организаций, коварство их замыслов и приемов, огромная
отрицательная роль, которую они сыграли в ходе Февральской и Октябрьской
революций.
Было невероятно, что столь значительный фактор ранее в
советской исторической науке просто не был замечен.
Автор этих строк и не помышлял, что он когда-нибудь
будет писать о масонах. Но, узнав из упомянутых работ, каким он был простаком —
тридцать пять лет изучал внутреннюю политику «верхов», Думы, помещичье-буржуазных
партий в последнее десятилетие существования царизма и не натолкнулся на масонскую
проблему, даже не подозревал о ее существовании, — был задет и уязвлен как
профессионал. Он ставит перед собой задачу, досконально изучив имеющийся на
сегодняшний день корпус источников, трактующих так или иначе русское
политическое масонство начала XX в., выявить его подлинную роль накануне и в ходе
Февральской революции. /11/
Арон Аврех
Часть I.
Источники и историки.
Глава 1.
Источники
На протяжении пятидесяти с лишним лет тема о масонах,
действовавших и России и начале XX в., в советской историографии не
существовала. Не было такого предмета исследования и у дореволюционных русских
историков, к какому бы направлению как в политике, так и в историографии они ни
принадлежали. Считалось, что с тех пор как Александр I в
1) буржуазия в 1914—1917 гг. занимала не
ура-патриотическую позицию по отношению /12/ к войне, выраженную в лозунге
«Война до победы», как считали и до сих пор считают все советские исследователи,
а, наоборот, пораженческую, направленную против царизма, с тем чтобы таким
путем вырвать у него и захватить в свои руки политическую власть и лишь после
этого, став хозяином положения, взять курс на военную победу;
2) главным
политическим штабом буржуазии,
где планировалась, координировалась и осуществлялась эта стратегическая задача,
были не ее традиционные партии и организации, а тайная и мощная масонская
организация, возникшая в
Естественно, что такой решительный разрыв со всей
советской историографией не мог не вызвать откликов. Первым, кто дал оценку
книги Н. Яковлева, был Е.Д. Черменский. Отметив, что «пораженчество» буржуазии
— «лейтмотив книжки», он далее писал: «Но все это, уверяет Н. Яковлев, составляло
лишь внешнюю, видимую сторону так называемого концентрированного наступления
буржуазии. Другая сторона, по его мнению более важная, была прикрыта завесой
глубокой тайны, /13/ Н. Яковлев решил впервые в советской литературе приоткрыть
эту завесу. В России, рассказывает он, в глубоком подполье действовала некая
«сверхорганизация», или «сверхпартия», объединявшая «вожаков всех буржуазных
партий» и «построенная по типу масонских лож».
Дальше Е.Д. Черменский дает оценку этой версии. Н.
Яковлев, указывает он, преподносит ее «как сенсационную новость». Между тем она
отнюдь не нова. В годы войны русские черносотенцы в своих официальных
документах, агитационной литературе, с думской трибуны не переставая говорили о
«масонском заговоре». Позже в зарубежной буржуазной историографии неоднократно
предпринимались попытки возродить масонский миф, которые быстро таяли из-за
полного отсутствия доказательств. Одна из последних попыток была предпринята
белоэмигрантом Г. Катковым, «подвизавшимся на ниве самой беззастенчивой и
грубой фальсификации истории освободительного движения в России». В своей книге
«Россия
Хотя Н. Яковлев, пишет далее Е.Д. Черменский, и
награждает Каткова весьма нелестными и притом заслуженными эпитетами, на деле
он «почти дословно» заимствовал у последнего версию масонского заговора, а
заодно и его объяснение, почему она не имеет достоверных источников. «Г. Катков
объясняет это тем, что масоны были связаны клятвой молчания. Такое же
объяснение дает и Н. Яковлев». Абсолютная бездоказательность и предвзятость
«открытия» Каткова, указывает Е.Д. Черменский, стали очевидными не только для
советских историков (Ю.И. Игрицкий, Г.3. Иоффе), их отвергло и большинство
западных буржуазных историков. Тем более вызывает изумление попытка Н. Яковлева
вслед за Катковым возродить старый миф черносотенцев о масонах как
организаторах русской революции[2].
Как видим, оценка Е.Д. Черменского достаточно
однозначна: советский историк Н. Яковлев изложил в своей книге черносотенную
версию Февральской революции.
В.И. Старцев не присоединился к столь суровой критике,
высказав свою точку зрения, которая, как он подчеркивает, является результатом
его собственного посильного изучения проблемы. Обратив «внимание читателя на
имеющиеся факты», автор приходит к следующему выводу: конечно, «не следует
преувеличивать» влияние /15/ масонской организации (называвшей себя «Верховным
советом народов России») «на политическую жизнь страны даже накануне
Февральской революции, а тем более на массовое революционное движение. Однако
существование этой организации дает нам дополнительные свидетельства степени
организованности русской буржуазии перед революцией, ее гибкости перед лицом
военно-полицейской машины самодержавия». Деятельность этой организации
интересна также и в плане попытки русской буржуазии подчинить своему влиянию и
революционное движение в стране.
«Но,— сразу же предупреждает В.И. Старцев, — масонские
связи быстро рвались под влиянием могучего дыхания революции». Подлинным вождем
революционных масс стали большевики. «Однако при анализе конкретной истории
двоевластия нельзя сбрасывать со счетов и многолетние контакты и связи, налаженные
в рамках «Верховного совета народов России» в 1912—1917 гг. Это относится и к
созданию первого коалиционного правительства»[3].
В своей следующей книге В.И. Старцев почти дословно
повторяет этот вывод, основываясь на тех же фактах, изложенных несколько
подробнее. В обширной сноске перечисляется весь перечень источников, на которые
опирается В.И. Старцев в своем изложении[4]. Как видим, В.И. Старцев /16/ занял
некую среднюю линию между Н. Яковлевым и Е.Д. Черменским. Он не разделяет
вывода первого о масонском всемогуществе, но и не соглашается со вторым,
отрицающим какое бы то ни было политическое значение русского масонства, его
роли в подготовке Февральской революции и формировании первого состава
Временного правительства. Определенную роль, которую не следует преувеличивать
и тем более абсолютизировать, они тем не менее сыграли — таков конечный итог,
сделанный В.И. Старцевым на базе изучения масонской проблемы в годы первой
мировой войны.
Выступления Н. Яковлева и В.И. Старцева о масонах
заставили взяться за перо И.И. Мнмца. В весьма содержательной и убедительной
статье автор подверг анализу как всю предшествующую литературу о русских
масонах в начале XX в. (исключительно белоэмигрантскую и западнобуржуазную),
так и источники, на которых основываются все писавшие о масонах, включая Н.
Яковлева и В.И. Старцева, и пришел к заключению о полной несостоятельности
утверждений последних. Отметив, что Катков со своей масонской версией остался
одиноким даже на Западе, И.И. Минц далее пишет: «Тем поразительнее был тот
факт, что катковские фальсификации, рассчитанные на компрометацию российского
революционного движения.... получили отклик... в нашей историографии,
публицистике и художественной литературе». Его окончательный вывод сводится к
тому, что /17/ все попытки перенесения масонства в Россию в формах,
существующих на Западе и поныне, неизменно «терпели фиаско», «масонство не
привилось...».
Как же в таком случае поступить с масонской темой в
дальнейшем: закрыть ли ее за полной несостоятельностью, или же продолжать
дальнейшие исследования? — задается вопросом автор. «...Стоит ли вообще
касаться масонской темы?» Ответ гласит: «На наш взгляд, стоит». Весь вопрос
лишь в том, как касаться. «Дело... не в том, — поясняет дальше автор свою
мысль, — можно или стоит ли заниматься изучением масонства — сомнений в этом
нет, — а как изучать» — с критических ли классовых позиций или как это делают,
«к сожалению, отдельные наши литераторы и историки, возможно, в погоне за
сенсациями», некритически воспринимать «чуждые концепции и взгляды»[5].
С аналогичной критикой взглядов Н. Яковлева и В.И.
Старцева выступил О.Ф. Соловьев. «Хотят они того или нет, — делает он конечный
вывод, — апологеты масонской легенды практически отвергают марксистско-ленинскую
концепцию развития революционного процесса в России»[6]. C этим нельзя не согласиться,
и, взяв в руки масонскую эстафетную палочку, автор будет неизменно
руководствоваться данным принципом, единственно возможным с/18/точки зрения
советской исторической науки.
В силу этого необходимо прежде всего источниковедчески
проанализировать имеющиеся документы, с тем чтобы определить степень их
достоверности и информативности. Именно такой подход, как нам представляется,
будет наиболее эффективным для ответа на вопрос, как в действительности
обстояло дело с русским масонством в последнее десятилетие существования
царизма. В статье И.И. Минца уже присутствует критический разбор некоторых
документов, на которых базируются в своих выводах Н. Яковлев и В.И. Старцев. Но
его необходимо продолжить.
Первым по времени источником о русских масонах, на
котором в значительной мере основывают свои выводы Н. Яковлев и И.И. Старцев,
были воспоминания И.В. Гсссена[7]. О масонах автор заговорил в связи с А.И.
Браудо, долгие годы работавшим в Публичной библиотеке в Петербурге.
Охарактеризовав его самым теплым образом (всюду дорогой и желанный гость,
человек, пользовавшийся неограниченным доверием не только у интеллигенции, но и
в высших слоях бюрократии и в великокняжеских дворцах), И.В. Гессен далее
писал: уже после смерти Браудо (умер в
Покончив со своими личными впечатлениями и оценкой,
Гессен далее писал: «Насколько мне известно, Ковалевский и был родоначальником
русского масонства конца прошлого века. Русская ложа — отделение /20/
французской «Ложи Востока» — была им торжественно, по всем правилам обрядности,
открыта, а через несколько лет, ввиду появившихся в «Новом времени» разоблачений,
была, за нарушение тайны, надолго усыплена и вновь воскресла уже в нынешнем
веке. Но традиции масонства уже в значительной мере выветрились, и ложа
приобрела оттенок карбонарский. Замечательной для России
особенностью было то, что ложа включала элементы самые разнообразные — тут были
и эсеры (Керенский), и кадеты левые (Некрасов) и правые (Маклаков), которые в
партии друг друга чуждались, и миллионеры-купцы, и аристократы (Терещенко, гр.
Орлов-Давыдов), и другие члены ЦК эсдеков (Гальперин), которые открыто ни в
какое соприкосновение с другими организациями не входили».
Далее Гессен переходит к главному вопросу —
«По-видимому, масонство сыграло некоторую роль при образовании Временного
правительства. Недоуменно я спрашивал Милюкова, откуда взялся Терещенко, никому
до того не известный чиновник при императорских театрах, сын миллионера, — да и
еще на посту министра финансов, на который считал себя предназначенным
Шингарев, смертельно предпочтением Терещенки обиженный. Милюков отвечал: «Нужно
было ввести в состав правительства какую-нибудь видную фигуру с юга России», а
потом эта видная фигура вытеснила Милюкова и сама заняла его место министра
иностранных дел. А когда это /21/ случилось, Милюков говорил: «При образовании
Временного правительства я потерял 24 часа (а тогда ведь почва под ногами
горела), чтобы отстоять кн. Г.Е. Львова против кандидатуры М.В. Родзянко, а
теперь думаю, что сделал большую ошибку. Родзянко был бы больше на месте». Я
был с этим вполне согласен, но ни он, ни я не подозревали, что значение
кандидатуры как Терещенко, так и Львова скрывалось в их принадлежности к
масонству». Заканчивает Гессен свое краткое, но достаточно емкое повествование
о русских масонах рассуждением о том, что со времени первой революции
реакционные круги приписывали жидомасонам безграничное влияние и решительно во
всем усматривали их происки (в частности, сам автор не раз попадал в
составляемые ими масонские списки), хотя прибавка «жидо» вряд ли верна —
«насколько мне известно, участие евреев было редким исключением». Теперешнее
масонство (т. е. русское масонство в эмиграции) «выродилось» в общество
взаимопомощи, «но уже и в то время (т. е. до Февральской революции.— А.А.)
благодетельное противодействие масонства русской кружковщине сразу вывернулось
наизнанку»[8].
Вот все, что сообщил Гессен о масонах. Пока отметим
прежде всего его стремление быть максимально точным: чему он был свидетелем
лично, автор воспоминаний специально отделяет от того, что ему стало /22/
известно из других источников («насколько мне известно»), которые он, к
сожалению, не называет. Мы можем только предполагать, что в числе таких
источников была известная книга С. Мельгунова «На путях к дворцовому
перевороту» (вышедшая в
Следующим по хронологии источником по дореволюционному
русскому масонству является один отрывок из воспоминаний П.Н. Милюкова. Эти
воспоминания писались им в последний год его жизни, в разгар второй мировой
войны (
Этот отрывок, как источник, примечателен в двух
отношениях. Во-первых, он не содержит решительно ничего нового по сравнению с
тем, что уже было опубликовано на этот счет в книге Мельгунова и в воспоминаниях
Гессена, вышедших на много лет раньше. Во-вторых, несмотря на это, именно он
послужил новым и достаточно сильным импульсом для гальванизации темы о
масонстве, которая до этого сошла «за границей практически на нет. Он же, этот
отрывок, стал одним из основных источников, легших в основу масонских
построений Н. Яковлева и В.И. Старцева. /24/
Следует обратить внимание еще на кое-какие детали
свидетельства П.Н. Милюкова. Совершенно недвусмысленно дав понять, что он имеет
в виду именно масонскую связь указанной им четверки, автор воспоминаний тем не
менее решительно не желает произнести слово «масон», причем под очень странным
и не выдерживающим никакой критики предлогом. В самом деле, почему тот факт,
что он узнал об этой связи много позже, является препятствием для его
произнесения? Правда, Милюков при этом добавляет, что узнал о масонстве
четверки из случайного источника, но из контекста видно, что не это
обстоятельство является причиной его умолчания, а именно первый мотив
ретроспективности. Здесь, безусловно, кроется какая-то загадка, которую вряд ли
до конца удастся разгадать, но обратить внимание и высказать хотя бы гипотетические
соображения необходимо. Нельзя упускать из виду и упоминания о случайности
источника. Что же касается слов «лишь значительно позднее», то они позволяют
считать, что Милюков имел в виду 1920-е годы, скорее всего их начало, а не
30-е, когда в эмиграции о масонах чирикали уже все воробьи на белоэмигрантских
журнальных и газетных крышах.
Приведенная выдержка из воспоминаний Милюкова очень
всполошила двух людей — Г.Д. Кускову и А.Ф. Керенского. Последний срочно
пересек Атлантику, чтобы специально обговорить с Кусковой созданную Милюковым
ситуацию и выработать единую линию по части ее нейтрализации. Об /25/ этом мы
узнаем из трех писем Кусковой, опубликованных (с
купюрами) в книге бывшего меньшевика Г. Аронсона[10]. Эти письма представляют
один из краеугольных камней, на котором строится масонское (или антимасонское)
здание Каткова, Яковлева и Старцева, и поэтому их необходимо проанализировать с
особой тщательностью.
Первое письмо к Вольскому датировано 15 ноября
Уже в этом небольшом отрывке обнаруживаются слабости и
противоречия. Если «тяжко заболевший» поведал Мельгунову главную тайну
организации — факт ее существования, то почему он должен был только этим
ограничиться, утаив от своего близкого единомышленника по партии народных
социалистов, где всех членов было раз-два и обчелся, все остальное, связанное с
этим фактом, тем более что свое признание он сделал, по-видимому, считая, что
уходит навсегда в лучший мир? Почему упоминается Бурышкин? Ответ может быть
только один: Бурышкин тоже что-то знал и говорил об этом. Почему, наконец, надо
считать «намеком» весьма длинный и подробный рассказ Мельгунова о масонах со
ссылкой не только на разные источники, но и прямым заявлением (в его известной
книге «На путях к дворцовому перевороту»), что ему неоднократно предлагали
стать масоном.
Далее Кускова сообщает «кратко, что было», Было же
следующее: 1) «Началось» сразу после поражения революции 1905— 1907 гг. 2)
«Ничего общего это масонство с типичным масонством не имеет. Никогда ни и какой
связи с ним не состояло, на том простом основании, что это русское масонство
отменило весь ритуал, всю мистику и прибавило новые параграфы. 3) Цель масонства:
политическая. Восстановить в этой форме «Союз освобождения» и работать в
подполье на освобождение России. 4) Почему выбрана такая форма? Чтобы захватить
высшие и даже придворные /27/ круги. На простое название политическое они бы не
пошли».
В пятом и шестом пунктах говорится о том, что в
отличие от заграничных масонских лож в эту организацию прием женщин «впервые»
был разрешен. Весь масонский ритуал — фартуки и прочее — был отменен. Посвящение
состояло лишь в клятве об абсолютном молчании. Все строилось на доверии, каждая
ложа состояла из пяти человек, а затем — «конгрессы». Ложи не должны были знать
друг друга, но на конгрессах встречались члены разных лож, что позволяло им
судить «о размахе движения и его составе». Выход из организации также был обусловлен
клятвой: вышедший никогда никому ничего не должен был говорить, просто
«заснуть». Таких выходов, пишет Кускова, она не помнит, «интерес к движению был
огромен, и наша пробковая комната (кабинет ее мужа С.Н. Прокоповича, обитый
пробкой для звуковой изоляции. — А.А.) действовала вовсю».
Далее Кускова уверяет, что она знала двух «виднейших
большевиков, принадлежавших к движению». Когда произошла Октябрьская революция,
она и ее муж были уверены, что «все будет вскрыто». Но нет, масоны-большевики
тайну соблюли, возможно из боязни репрессий. «Людей высшего общества (князьев и
графьев, как тогда говорили) было много. Вели они себя изумительно: на
конгрессах некоторых из них я видела. Были и военные — высокого ранга...
Движение это было огромно. Везде были «свои люди». В доказательство она /28/
ссылается на Вольно-экономическое и Техническое общества. Оба они «были
захвачены целиком». Причем еще со времен «Союза освобождения». В первом «прочно
уселись» Богучарский, Хижняков (секретари) и Прокопович (председатель). Во
втором — Лутугин и Бауман. Та же картина была и в земствах. «Масонство тайное
лишь продолжило эту тактику». Далее идет очень важный кусок, связанный с
Милюковым. «П.Н. Милюков, осведомленный об этом движении, в него не вошел: «Я
ненавижу всякую мистику»! Но много членов к.-д. партии к нему принадлежали. Но
так как Милюков был в центре политики, его осведомляли о восстановлениях
конгрессов. Иногда и сам он прибегал к этому аппарату: надо, дескать, провести
через него то-то и то-то».
Далее Кускова объясняет, почему в организации не
оказалось ни одного провокатора; принимались только те, чья честность и высокая
мораль не вызывали сомнений. Сомнительные кандидатуры отвергались. Именно
поэтому «до сих пор тайна движении, тайна этой организации не вскрыта. А она
была огромна. К Февральской революции ложами была покрыта вся Россия». Сообщив,
что и теперь «здесь, за рубежом, есть много членов этой организации. Но все
молчат», Кускова так объясняет это молчание: «И будут молчать — из-за России
еще не вымершей» (т. е. из-за живущих еще в Советской России членов этой
организации. — А.А.) Выше она выразила эту же мысль в следующих словах: «Почему
нельзя вскрыть это движение? Потому что в России /29/ не все члены его умерли.
А как отнесутся к живым — кто это знает?».
Отвечая, по-видимому, еще на один вопрос: почему она,
человек ближе и лучше всех знакомый с этой организацией в настоящее время, не
выступит по этому столь интригующему сюжету в печати, автор письма заявляла:
«Писать об этом не могу и не буду. Без имен это мало интересно. А вскрывать
имена — не могу. Мистики не было, но клятва была. А она действительна и сейчас
по причинам Вам понятным».
Рассказ о взаимоотношениях с Гучковым также, надо
полагать, был ответом на вопрос. «Много разговоров о «заговоре Гучкова». Этот
заговор был (примечание Вольского: «Конечно, был. Я сам это слышал от
Гучкова»). Но он резко осуждался членами масонства. Гучков вообще подвергался
неоднократно угрозе исключения». Далее речь идет о неблаговидных, с точки
зрения Кусковой, связях Гучкова с немцами уже во времена Гитлера, которые для
нас не представляют интереса. Заканчивается письмо тем же рефреном: сейчас о масонах
писать нельзя. «Через кого-нибудь историки, конечно, об этом узнают. Но сейчас,
повторяю, писать о нем нельзя. Теперь Вы понимаете, почему здесь об этом не
говорят. Маклаков, Балавинский и др. к этому движению не принадлежали. Они
принадлежали к французским ложам, совершенно открытым»[12]. Сделаем пока
несколько предварительных /30/ замечаний. В психологическом плане письмо
Кусковой оставляет впечатление какой-то истерической взвинченности. Автор на
кого-то нападает, от чего-то защищается, мысли его прыгают. Но совершенно
отчетливо выступают два ведущих мотива: 1) «движение» было огромным и 2) писать
о нем сейчас нельзя, нельзя, нельзя! Между тем совершенно очевидно, что
единственный аргумент, доказывающий необходимость такого молчания, до смешного
несостоятелен: если опасаться, в случае огласки, за судьбу масонов, оставшихся
в Советской России, не называй их, и высосанная из пальца проблема полностью
таким образом решается. Кроме того, Кускова своим письмом Вольскому уже нарушила
клятву, ибо назвала, помимо себя и Керенского, еще пять фамилий людей,
состоявших вместе с ней в масонской организации. Дело, разумеется, было не в
этом, и нам еще предстоит подумать, что в действительности заставляло Кускову с
таким ожесточением защищать тайну своей организации.
Второе, что бросается в глаза, — это полная
взаимоисключаемость свидетельств Кусковой и Милюкова. Тот, как мы помним, утверждал,
что узнал о масонской связи Керенскогo, Терещенко и др. спустя ряд лет. Кускова
же весьма определенно заявляет, чтоо Милюков не только знал о существовании
описанной ею организации, в которую входил и Керенский, но даже давал ей время
от времени конкретные задания, т. е. косвенно и какой-то мере направлял ее
деятельность, хотя сам и не принадлежал к ней. Не /31/ совсем ясно то место
письма, где речь идет о Гучкове. Его можно толковать таким образом, что Гучков
тоже был с Керенским и Кусковой в одной масонской организации, но вел себя, с
точки зрения этой организации, так плохо, что в ней не раз ставился вопрос о
его исключении из нее. Между тем ни Мельгунов, ни кто-либо другой, в том числе
и сам Аронсон, писавшие о масонах, никогда не считали Гучкова масоном, и,
забегая вперед, скажем, что он действительно никогда таковым не был.
Абсолютно несостоятельным является утверждение
Кусковой, что в масонской организации было много представителей высшего
общества и высокопоставленных военных. Из контекста письма становится понятным,
откуда оно взялось: по старости лет (в момент написания этого письма Кусковой
было 87 лет) автор письма явно смешивает «Союз освобождения», деятельность
которого относится к 1904—1905 гг., с годами первой мировой войны, на которые
как раз и падает деятельность новой популяции масонов.
Второе письмо Кусковой адресовано Л.О. Дан и
датировано 20 января
Из письма с полной очевидностью следует, что Кускову,
как и Керенского, беспокоил во всей этой масонской истории только один момент —
«туманность» Милюкова, а ссылка на еще живущих в России была просто нелепым
предлогом: в
Третье из опубликованных писем было послано Кусковой
тому же адресату менее /33/ чем через месяц—12 февраля
Вне всякого сомнения, под «русскими людьми» Кускова
разумеет здесь среду земско-либеральную и буржуазную, которая действительно
очень плохо поддавалась партийной организации. Дальше она прямо так и пишет:
«Заметили, вероятно, наши широкие отношения с «князьями и графьями»? Это —
земская среда. Ее надо было привлечь на сторону революции. Это было сделано.
Причем поистине дружеские отношения остались между нами и этой средой и потом,
после революции». Этот отрывок совершенно точно доказывает, что «князья и
графья», о которых писала Кускова в предыдущем письме, это именно земцы, связанные
так или иначе с «Союзом освобождения», а отнюдь не «люди высшего общества» в
тогдашнем смысле этого слова, как она до этого уверяла. Что касается
«революции», то она, конечно, понимается в специфически «освобожденском»
смысле, имевшем мало общего с революцией подлинной. /34/
Гораздо скромнее, по сравнению с первым письмом, говорится
и о военных: видно, вопросы и недоумения Дан, также знавшей и наблюдавшей
среду, в которой подвизалась Кускова, несколько умерили ее пыл. «Надо было
завоевать военщину. Лозунг — демократическая Россия и не стрелять в
манифестирующий народ — объяснять приходилось много и долго, — среда косная.
Успех тут был довольно большой». Это довольно далеко от «военных высокого
ранга». Речь, пне всякого сомнения, идет об офицерах младшего и среднего звена,
и не больше.
Из дальнейшего хорошо видно, что у Кусковой с памятью
обстояло дело совсем плохо: она явно смешивает события, относящиеся к
деятельности «Союза освобождения», и предфевральским временем. «Надо было
«взять в наши руки», — снова упорно твердит она, — императорское
Вольно-экономическос общество, Техническое общество, Горный институт и др. Это
было проделано блестяще; всюду были там «наши люди»... Пропаганде было где
развернуться. Особенно большую роль сыграл Горный институт (Лутугин, Бауман и
другие профессора). Без всех этих подсобных учреждений мы не смогли бы так
широко провести «Освобождение», банкеты, заявления земцев и т. д. Учительский
среда. Весьма косная. Проведение съездов, местных и всероссийских.
Кооперации... Вес это было сплошь беспартийно, и в некоторых углах — темно и
антиобщественно и т. д. Нет необходимости доказывать, что все, здесь сказанное,
к масонству не имело ни малейшего отношения. /35/
Тем не менее, отвечая, по-видимому, на вопрос Дан, в
котором последняя, что-то зная о масонах, усомнилась в категорическом
утверждении Кусковой об отсутствии всякой масонской обрядности, кроме клятвы,
Кускова писала: «Что касается «поцелуев» и пр., то при одном из обысков у С.П.
Мельгунова нашли целый ящик фартуков, крестов и т. д.— от деда его — масона.
Все это из новой организации было выкинуто. Осталось одно: моральная связь и
требование действий без партийных склок и всех этих болезненных явлений русской
партийности. Так это и было».
В связи с этим напомним, что в письме к Вольскому,
касаясь устава, где говорилось о выходе из организации, Кускова указывала, что
вышедший должен был поклясться — «никогда и никому, просто «заснуть». Последнее
слово сразу вызывает сомнение в верности ее утверждения об отсутствии
каких-либо масонских атрибутов, кроме клятвы. Дело в том, что глагол «заснуть»
— не просто типичный масонский термин, неотделимый от всей прочей масонской
обрядности, а одно из основополагающих масонских установлений. И то, что
Кускова употребила его спустя столько лет, говорит о том, что этот термин был в
ее масонской среде в широком ходу.
Концовка письма заслуживает внимания. «Керенский, —
отвечала Кускова еще на один вопрос, — должен сделать в своей книге заявление,
что с организацией Временного правительства эта организация прекратила свои
действия. Не было ни одного /36/ конвента, и никакие «давления» на решение
Временного правительства эта организация не оказывала. Влияние оставалось разве
лишь в личных связях. Но ведь более половины членов Временного правительства к
этой организации не принадлежали...»[14]. Из приведенного текста отчетливо видно,
что намек, сделанный Милюковым, беспокоил Керенского (и, надо полагать, также
Кускову) в связи с послефевральскими делами, а не до и во время них. Этот факт
нам представляется весьма важным, о чем подробнее будет сказано дальше.
Таковы эти три письма Кусковой, на которых строятся
масонские концепции Н. Яковлева и В.И. Старцева. К этому надо добавить, что и
сам публикатор Аронсон придает им большое значение. Именно вокруг них он
группирует все остальные сведения и строит свои умозаключения в том разделе
своей книги, где речь идет о масонах.
Так же как и Н. Яковлев и В.И. Старцев, но значительно
раньше их Аронсон уверяет читателей в том, что «существовала в России, может
быть, немногочисленная, но политически влиятельная организация, представители
которой играли весьма видную роль в переломные годы русской истории, в
1915—1917 годы, в эпоху первой мировой войны и февральско-мартовской
революции». Далее он, в полном соответствии с письмами Кусковой, подчеркивает
две важные черты этой организации: /37/ засекреченность и политическую пестроту
входивших в нее деятелей. Именно секретностью автор объясняет, что «почти все
историки эпохи» прошли мимо этого «редкого феномена». Более того, всякие
упоминания о масонах и сейчас вызывают скепсис у рядового читателя. Одна из
причин его — «страшные сказки», которые распространяли сперва в России, а
теперь в эмиграции черносотенцы о так называемых жидомасонах.
Тем не менее существование вышеуказанной масонской
организации — непреложный факт. В нее входили князь Г.Е. Львов и А.Ф.
Керенский, Н.В. Некрасов и Н.С. Чхеидзе, В.А. Маклаков и Е.Д. Кускова, великий
князь Николай Михайлович и Н.Д. Соколов, А.И. Коновалов и А.И. Браудо, М.И.
Терещенко и С.Н. Прокопович. Более того, в эту «людскую смесь» затесался и
бывший Директор департамента полиции А. А. Лопухин. В связи с этим автор не
мог, конечно, не задаться вопросом, почему Милюков в своих воспоминаниях,
говоря о масонах, о существовании которых он, по его словам, узнал много лет
спустя, упорно избегает этого слова. «Надо сознаться,— пишет Аронсон,— что
читатели мемуаров не без удивления отметили его странную манеру выражаться, ни
разу не упоминая имени масонов и ограничиваясь какими-то намеками. Это тем
более необъяснимо, что задолго до второй мировой войны в печати говорилось о
масонах, назывались многие имена». Милюкову также, несомненно, были известны
книга Мельгунова и мемуары Гессена, где речь идет о масонах. «Сами /38/ масоны,
говорят, связанные клятвой, молчат, но почему Милюков чувствует себя связанным
в этой области — непостижимо»[15].
Вызывает удивление не только Милюков, но и сам
Аронсон. Спрашивается, как согласовать его утверждение, что Маклаков был
масоном той масонской организации, о которой писала Кускова, и категорическое
утверждение последней, что Маклаков в нее не входил, будучи совсем другим
масоном? Как примирить слова Милюкова, что он узнал о существовании этой
организации много лет спустя, с не менее решительным заявлением той же
Кусковой, что он не только знал об организации, но и давал ей конкретные задания
для исполнения? Аронсон не только не пытается разрешить эти противоречия, но
даже не задается таким вопросом.
Открывая приведенный выше перечень масонов фамилией
князя Г.Е. Львова, он делает такое примечание: «...автором получено
опровержение о масонстве князя Г.Е. Львова ссылкой на церковные настроения первого
председателя Временного правительства». Никаких разъяснений на этот счет со
стороны Аронсона не последовало. В числе прочего Аронсон, продолжая свой
рассказ о масонах, приводит пример, так сказать; автобиографического характера
— рассказ «приятеля (в
Этот рассказ вызывает не меньшее недоумение, чем недомолвки
Милюкова. Колюбакин поехал на фронт в
Наконец, почему сам Аронсон не называет ни фамилии
«приятеля», ни тех, кого он увидел на собрании? Ведь он же не был связан
масонской клятвой, тем более что сам в своей книге выражает недоумение по поводу
молчания не только Милюкова, но и Кусковой, понимая, что ссылка на живущих в
России несостоятельна. В ходе изложения будет показано, что и другие сведения и
умозаключения Аронсона столь же сомнительны и противоречивы, как и только что
приведенные.
Следующий по времени появления материал о масонах был
опубликован в
Важен повод, по которому Хаймсон завел вдруг речь о
масонах. Дело в том, что его статья «Проблема социальной стабильности в
городской России, 1905—1917» в журнале «Slnvic Review» (первая часть опубликована
в том же журнале в декабре
Кризис, пишет далее Хаймсон, ссылаясь на Струве и др.,
переживали и все другие политические партии. Обострились разногласия и в
провинции между местным «обществом» и властью. Сгустившиеся тучи революции, с
одной стороны, противостоявшая ей контрреволюция — с другой, необходимость
выбора вызвали всеобщее замешательство, привели к поискам неофициальных личных
связей взамен распадавшихся партийных.
Исходя из этой обстановки, делает вывод автор, и
следует интерпретировать пока еще мало выясненное явление — возрождение
масонства в России в предвоенные годы. И далее идет это «выяснение» с перечнем
источников, на которых оно построено. Все они нами уже охарактеризованы, кроме
книги С.П. Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту», о которой речь ниже.
Единственным новым источником является упомянутое выше интервью Николаевского с
/43/ Чхеидзе и Гальперном. На основании этих материалов Хаймсон рисует
следующую картину «возрождения» русского масонства. В последние дни III Думы
были предприняты меры по активизации русского масонского движения при изменении
его характера. Цель состояла в том, чтобы объединить все «передовые силы» от
представителей прогрессистов до представителей большевиков, присоединяя сюда и
органы образования, различные кружки и пр., для создания коалиции против
существующего режима. Одним из инициаторов этого начинания была Кускова,
ставившая своей целью таким путем восстановить «Союз освобождения» и работать
подпольно для освобождения России. Нетрудно заметить, что приведенный отрывок
целиком базируется на письмах Кусковой, за одним исключением: Кускова уверяет,
что новое масонство было создано сразу после поражения революции 1905— 1907
гг., Хаймсон же ведет отсчет с весны или даже с лета
Для достижения этой большой цели, пишет далее Хаймсон,
были отменены старые масонские ритуалы, но сохранилась клятва о секретности —
«абсолютном молчании» при вступлении. Это тоже взято у Кусковой, но дальше
приводятся факты, которых в ее письмах нет. Никаких конкретных акций новой
организацией не предусматривалось (за исключением, может быть, в Московской
масонской ложе), сообщает автор. Эта /44/ неопределенность и нежесткость
обеспечила поверхностный успех в привлечении новых членов. В 1911—1914 гг. были
основаны ложи не только в обеих столицах, но и в провинциальных центрах (Киев,
Самара, Саратов, Тифлис, Кутаиси), а летом
Ни в каком другом из уже известных нам источников этих
сведений нет, следовательно, они исходят от Чхеидзе и Гальперна, посчитавших
возможным нарушить пресловутую клятву «абсолютного молчания» перед своим
интервьюером. Ниже в иной связи Хаймсон сообщает другие весьма существенные
факты. Из архива Николаевского видно, пишет он, что Некрасов и Керенский были
секретарями исполнительного комитета «Земского совета народов России» (Некрасов
— в 1912—1913 гг., после смерти Колюбакина — в 1915—1916 гг.; Керенский — с
лета
Выше было обращено внимание на противоречие между
категорическим заявлением Кусковой о безритуальности новой масонской
организации и рассказом Аронсона о том, как Колюбакин проездом на фронт основал
в одном из провинциальных городов ложу с соблюдением всего джентльменского
набора масонских церемоний. Теперь же мы точно знаем, что правоверный,
«французский» масон Колюбакин не только состоял членом масонской организации,
которая, по уверению Кусковой, решительно изгнала из своего обихода масонскую
символику, но и принадлежал к числу ее руководителей. Факт этот, как мы увидим
дальше, имеет принципиальное значение.
К каким же собственным выводам приходит Хаймсон
относительно масонов? Теория заговора как объяснение русской революции, считает
он, конечно, неправильна. Но в то же время нельзя утверждать, что неофициальные
политические связи, которые /46/ создавались в ложах, совершенно не имели
значения. Самые видные прогрессисты и левые кадеты, входившие в Московский
информационный комитет, который вел переговоры с большевиками, — Коновалов,
Морозов, Некрасов, Степанов, Волков — были масонами, и, возможно, весь комитет
был органом Московской масонской ложи, наиболее активной из всех лож. Трудно
отрицать и то, что личные связи масонов повлияли на состав Временного
правительства в
Как видим, никаких категорических выводов Хаймсон не
делает. Он допускает, предполагает, считает возможным, по не больше, потому что
никаких данных для более решительных суждений у него нет, и он отдает себе в
этом отчет. Что же касается возвращения к пресловутому Московскому
информационному комитету и его составу, то эти сведения он почерпнул явно из
другого источника, не имеющего отношения к архиву Николаевского и который мы
попытаемся установить и оценить ниже.
Конечная оценка Хаймсоном политического значения
описанной им масонской организации в годы, предшествовавшие Февральской
революции, и в дни самой революции весьма пессимистична. Но пусть все так,
пишет он, имея в виду все, что сообщили Николаевскому Чхеидзе и Гальперн, все,
что написала Кускова, и т. д. Тем не менее /47/ русское масонство оставалось
политически крайне слабым. С одной стороны, мечта нового масонского движения о
человеческой семье, преодолевающей классовые и национальные границы, с другой —
никакой реальной программы и тактики. Масоны столь же аморфны, как в свое время
было аморфно «Освобождение», даже больше, поскольку раскол между политическими
группами углубился: хотя представители трудовиков и меньшевиков вовлекались в
масонскую организацию, связь либералов с радикалами от этого на деле не
наладилась. Они были генералами без армии. Масонство не могло уничтожить разрыв
между привилегированными, образованными классами и промышленными рабочими,
которые были настроены бунтарски.
Главное историческое значение нового русского масонства,
по мнению Хаймсона, состояло лишь в том, в какой степени оно отражало природу и
развитие революционного кризиса в России накануне войны, характер усилий по
преодолению этого кризиса[21]. Иными словами, масонство было еще одним
проявлением бессилия либералов, с одной стороны, меньшевиков и эсеров — с
другой, перед лицом развивавшегося в стране политического и революционного
кризисов в предвоенные годы и в годы первой мировой войны.
В сравнении с приведенными материалами публикация Б.
Элькина представляет собой /48/ настоящую классическую публикацию и по форме, и
по содержанию: во-первых, она носит факсимильный характер, а во-вторых, речь в
ней идет о классических, а не «упрощенных» масонах, как в письмах Кусковой и
статье Хаймсона.
Как часто бывает, находка была сделана случайно.
Вскоре после окончания второй мировой войны, поясняет публикатор, один его
«русский друг», теперь уже умерший, нашел во второстепенной книжной лавчонке в
Париже коллекцию бумаг явно масонского происхождения. Он купил две пачки документов,
на которых были названия «Возрождение» (Москва) и «Полярная звезда»
(Петербург). Через несколько лет «друг» предоставил эти бумаги двух русских
масонских лож в его распоряжение. Получив эти бумаги, Элькин в двух-трех
случаях смог установить подлинность подписей лиц, которых он лично знал. Другой
его друг, подпись которого тоже фигурирует в этих документах, подтвердил и
подлинность списка основателей русской ложи, который Элькин достал
дополнительно. Обе папки неполны, но представляют интерес. В публикации приведены
фотографии некоторых документов (подписи М. Ковалевского, Маклакова,
Лорис-Меликова, Баженова и др., клятва верности, списки лож в 8 и 19 человек).
Упомянув очень кратко о предшествующей истории
русского масонства, Элькин далее писал: возрождение его началось после
Малочисленность этих двух лож, заключает Элькин, не
должна обманывать: это лишь основатели. Важно отметить разницу в составе
прежнего и данного русского масонства. Тогда в нем доминировали представители
аристократии, высшей бюрократии, военных. Новые масоны — это интеллигенты,
члены Думы, представители земств, специалисты, профессора университетов.
Ходило также много необоснованных слухов и домыслов на
масонскую тему. Так, например, Телешев уверял, что Николай II был членом
оккультной ложи «Крест и звезда», прекратившей свою деятельность в
После этой преамбулы идет факсимильное воспроизведение
всех имевшихся у Элькина /50/ документов[22]. Открывает публикацию письмо
Максима Ковалевского Совету «Великого Востока» (Франция) с просьбой разрешить
создание ложи в Москве или Петербурге. Письмо написано в Париже 11 января
Кто же входил в эти две ложи? Элькин, ссылаясь на
учредительный протокол ложи «Возрождение» от 15 (28) ноября
Сравнивая этот список с двумя предшествующими,
обнаруживаем довольно существенные изменения в составе ложи, /51/ происшедшие
всего за полтора года ее существования: появились новые фамилии, но вслед за
Роберти исчезли основатель ложи Максим Ковалевский, Аничков и Лорис-Меликов.
От ложи «Полярная звезда» сохранилось два списка.
Один, без даты, насчитывает 13 человек (князь Алексей Орлов-Давыдов, Евгений
Кедрин, Мануэль Маргулиес, князь Давид Бебутов, Этьен Гикарев (?), барон Герман
Майдел, Павел Макаров, Антоновский, Павел Переверзев, Георгий Тираспольский
(?), Алексей Свечин, Василий Маклаков, Александр Колюбакин); второй,
датированный 9 (22) мая
Прежде всего следует подчеркнуть, что обе ложи были
подлинно масонскими, с точки зрения самих масонов, а их члены соответственно
были настоящими масонами. Дело в том, что по масонским /52/ правилам, принятым
у масонов всех стран и толков, любая вновь создаваемая ложа считается законной
лишь в том случае, если санкцию на ее учреждение дала уже существующая
масонская организация, которая для этой цели либо посылает специальных
эмиссаров, либо уполномочивает на это кого-либо из своих членов. Если масонов в
данной стране нет, учредителям приходится обращаться к масонской организации
другой страны. После выдачи разрешения и соблюдения определенных правил
(клятвы, посвящения, избрание руководителей ложи, печать и прочая масонская
атрибутика) вновь созданная ложа признается законной и входит новой ячейкой в
центральную организацию, откуда исходило разрешение. Все эти условия, как видно
из публикации Элькина, были полностью соблюдены, и обе ложи стали частью
масонской организации, именуемой «Великим Востоком Франции». Необходимо
обратить внимание на исчезновение из списков обеих лож фамилии главного
инициатора возрождения масонства в России М. Ковалевского. Факт этот, конечно,
не мог быть случайным. Предположение о простой небрежности при составлении
последующих списков не годится: могли забыть какого-либо рядового члена (хотя и
это мало вероятно, учитывая немногочисленность лож), но не главного
вдохновителя. Остается думать, что причиной было какое-то недовольство со
стороны Ковалевского, повлекшее за собой его демонстративный уход. Думать, что
он /53/ основал еще одну ложу, пока нет оснований. Вряд ли обе ложи сильно
выросли в числе, как предполагает Элькин. Безусловно, были еще списки с новыми
членами, до нас не дошедшие (масонами были, например, Амфитеатров и Гамбаров).
Но вряд ли численность лож резко возросла впоследствии. Несколько человек, как
видно из списков, состояли членами обеих лож (Кедрин, Немирович-Данченко,
Маклаков). Общее число «законных» масонов вплоть до конца существования лож
измерялось, надо полагать, несколькими десятками человек.
Что же представляли собой члены этих двух лож в
социальном и партийно-политическом плане? Большая часть принадлежала к высшей
интеллигенции: адвокаты (Маклаков, Кедрин, Булат и др.), профессора
(Котляревский, Аничков, Ковалевский и др.), журналисты (Немирович-Данченко,
Обнинский и т. д.). Несколько человек в графе о социальном положении значатся
как «рантье», т. е. просто богатые люди (Орлов-Давыдов, Свечин), Баженов был
врачом, барон Мандель — одним из руководящих деятелей Совета съездов промышленности
и торговли (в списке ложи фигурировал как инженер). Что касается
партийно-политической позиции масонов, то восемь человек были кадетами (Кедрин,
Бебутов, Свечин, Котляревский, Маклаков, Обнинский, Колюбакин, Шингарев; пять
последних к тому же были членами кадетского ЦК). Ковалевский, Орлов-Давыдов и
Маргулиес принадлежали к прогрессистам. Остальные по своим политическим /54/
симпатиям были близки либо к первым, либо ко вторым. Исключение составлял
только депутат III Думы Булат — трудовик. Помимо Булата, членами Думы были еще
пять человек: Кедрин и Обнинский (I Дума), Колюбакин (исключен из III Думы в
Если верить Элькину, а для сомнений в данном случае
нет оснований, Милюков был осведомлен о создании и этой, «настоящей», масонской
организации.
Последняя зарубежная публикация о русских масонах
принадлежит некоему Натану Смиту, опубликовавшему отрывок из воспоминаний князя
Владимира Андреевича Оболенского, где речь идет о масонах. Рукопись этих
мемуаров, озаглавленных «Моя жизнь и мои современники», как сообщает Смит, была
начата где-то после
Тексту публикации предшествует вводная статья Смита, в
которой дается краткий обзор и оценка уже известных нам предшествующих
публикаций. Отметив, что публикуемый отрывок принадлежит видному члену
кадетской партии, члену ее ЦК в 1910—1917 гг. (на самом деле Оболенский был
избран в ЦК на шестом съезде в /55/ феврале
Однако он тут же пишет, что Оболенский начинает свой
рассказ о масонах с конца 1910 — начала
После этой преамбулы Оболенский приступает к
реализации своего обещания. «В русском масонстве,— подчеркивает автор,— я
занимал достаточно влиятельную позицию: я был председателем одной из петербургских
лож; регулярно избирался делегатом региональных и всероссийских съездов; на
всероссийских съездах я три года подряд избирался одним из трех выборщиков
Высшего совета, по первому требованию которых председатель ложи должен сообщить
имена всех масонов; в течение двух лет я был членом Петербургского
регионального совета и его секретарем, в качестве которого я был в контакте со
всеми петербургскими ложами; наконец, в течение трех лет я был членом Высшего
совета, который управлял всем русским масонством. /57/ Я пишу все это, чтобы
было ясно, что в определенный период (с 1913 до конца
«диспозиция» предлагает именно Гучкову, а не Львову?
Ответ лежит на поверхности. Автор помнит, что Гучков в третьей Думе был
председателем комиссии по государственной обороне, поставившей своей задачей
возрождение военной мощи России, утерянной во время русско-японской войны. В
этом качестве он завел обширные связи в военных и в /90/ военно-морских кругах,
среди той части офицерства и генералитета, которые тоже стояли па позициях
«обновления» и «возрождения» военного могущества страны. В обстановке войны
задача привлечения на свою сторону армии, в лице ее командного состава прежде
всего, с точки зрения думской и земско-городской оппозиции, была жизненно
важной. Естественно, по мысли автора «диспозиции», что Гучков является самой
подходящей фигурой для осуществления сближения армии и Думы в лице ее
«Прогрессивного блока».
Несуразность всей идеи создания штаба бросается в
глаза. Во-первых, почему надо назначать штаб, когда он уже имеется в лице
самого «Комитета народного спасения»? Во-вторых, почему сразу ему не назначить
требуемые им 10 лиц? И почему вообще десять, а не пятнадцать и не двадцать? А
просто потому, что десять — круглое число. А то, что названы лишь три фамилии,
говорит только о том, что сам автор «диспозиции» просто затруднялся назвать
весь десяток, который составил бы этот пресловутый «штаб». Об авторской
маниловщине и далекости от подлинной политики говорит и сделанный выбор
фамилий. Тот, кто знаком с политическими взглядами, вкусами и характерами
Гучкова и Львова, хорошо знает о несовместимости их друг с другом, не говоря
уже об их общей несовместимости с Керенским.
Очень наглядно графоманство автора «диспозиции»
обнаруживается, когда сопоставляешь требуемые им «военную /91/ централизацию и
дисциплину» с конкретными мерами, которые он рекомендует организованному
по-военному будущему штабу проводить в жизнь. Все они в конечном итоге сводятся
к моральной, а не политической размежовке. Сам штаб рекомендуется сформировать
но принципу личных качеств, а не политических взглядов. Пункт 9 предлагает
отделим, овец от козлищ, т. е. порядочных людей от плохих.
Очень показателен в этом отношении пункт 11. Что
собственно он предлагает? Очень простую вещь. Все причастные к власти люди,
запятнавшие себя «отрицательными поступками», должны быть взяты на заметку, с
тем чтобы объявить им, что после войны они будут подвергнуты моральному
остракизму сроком на 10 лет (опять цифра 10). Точно так же обстоит дело и с
прессой. Плохую прессу будущему штабу предлагается решительно осудить и
бойкотировать. Здесь еще рекомендуется к непокорным применять такое оружие, как
снятие с работы персонала (какого: типографских ли рабочих, самих журналистов,
делающих газету, — неясно). Но что под этим разумеется конкретно, если иметь в
виду, что «диспозиция» решительно не допускает забастовок, непонятно.
Отметим еще, что «диспозиция» составлена в Москве, о
чем прямо указывается в документе. Москва названа в нем сердцем и волевым
центром России. Следует иметь в виду, что фраза: «Москва — сердце русской
оппозиции» — также одна из самых расхожих формул цензовой оппозиции, /92/
связанной с действительным процессом большего либерального полевения
первопрестольной по сравнению с Петроградом, по причинам, о которых здесь нет
надобности говорить.
Мы не сомневаемся, что все наши доводы, приведенные
для доказательства графоманского происхождения «Диспозиции № 1», не убедят Н.
Яковлева. В таком случае его оппоненты ответят ему «Диспозицией № 2».
Как мы помним, автор первой «диспозиции» в конце
обещал, что «в зависимости от развития событий... диспозиция подлежит переменам
и дополнениям, о которых будет сообщено». Это свое обещание он выполнил очень
скоро — ровно через 10 дней (из чего еще раз следует, что он был явно
неравнодушен к этому числу), разразившись «Диспозицией № 2», о существовании
которой ни Мельгунов, ни Н. Яковлев ничего не знают. Эта вторая «диспозиция»—
шедевр, ничуть не уступающий первой.
Диспозиция № 2
В ответ на резолюции московских съездов земств и
городов последовало решение противника: съезды благодарить; депутации не
принимать, парламента немедленно не созывать.
Таким образом, маски сдернуты. Все, даже наивнейшие
Ковалевские, Милюковы, Челноковы и Шингаревы, должны наконец уразуметь, что они
своей компромиссностью подставили русскую общественность под удар, которого
следовало избежать. /93/
Противник действует смело и последовательно: имея всю
страну и общественное мнение союзников против себя, он наносит общественности
удар за ударом. Чем же отвечает на это русский общественность? Руководимая
безвольными говорунами, она только ежится и грозит кулаком в кармане. Между тем
ответные жесты должны быть сделаны немедленно, ибо без них наступление
противника может постепенно повести к потере даже закрепленных с
Посему надлежит:
1) А. И. Гучкову, А. Ф. Керенскому, П. П.
Рябушинскому, В. И. Гурко, кн. Г. Е. Львову немедленно собраться в Москве и
приступить к организации земского и городского съезда, созываемого частным порядком
в Москве на 15 октября с. г.
2) Означенным пяти лицам выработать программу съезда и
текст приглашения на оный, разослав его лицам, участие каковых желательно, и
предоставив выбор делегатов частным совещаниям земских и городских гласных по
всей империи.
3) Твердо установить, объявив об этом через- газеты,
что съезд предполагается частный, никаких разрешений поэтому не испрашивать,
переговоров с противником о нем не вести и инсценировать его под флагом чашки
чая у П. П. Рябушинского.
4) Означенным
пяти лицам во исполнение п. 5 нашей диспозиции № 1 просить А. И. Гучкова
принять на себя /94/ командование «Армией спасения России» против врагов
внутренних. Пополнить состав для